НЕЧАЯННАЯ СМЕРТЬ

Лето, как говорится, входило в пору зрелости. Густо колосилась на полях рожь. Над кустарниками у Лобжанки порхали стаи молодых скворцов, которых обучали всем премудростям птичьей жизни их хлопотливые и заботливые родители. Из нашей скворечни, установленной на березе еще прошлогодней осенью Мишей, тоже вылетели птенцы, но не сизокрылые птахи, а самые натуральные серые воробьи. Мы решили проучить этих незаконных поселенцев. Вооружившись рогатками, которые мастерски умел делать Миша, насобирав у рва камешков, начали охоту.
Однако ни одного подстрелить не удалось. Умные это пичужки. Кто-то из них учует опасность, откуда бы она не исходила, зачирикает так, что на всю улицу будет слышно - и враз вся стая исчезает в зарослях. Так произошло и в тот день.
Но мы не очень-то расстроились. На огороде, у густого куста смородины, Миша поставил на плоский камень стеклянную бутылку. Затем отмерил 15 шагов от нее, прочертил на песке линию и предложил:
- Ну, кто первым попадет!
Разумеется, открыл соревнование брат. Он ловко растягивал резину рогатки, отпускал ремешок с камушком. Однако бутылка стояла неподвижно.
- Опять мимо!  - досадовал он, когда очередная пуля не достигала цели. Наконец-то послышался специфический хруст стекла. С криком "Ура!" мы подбежали к кусту. Бутылка стояла на месте, но без горлышка.
- Надо же… стоит! удивился я. - Лишь чуть сдвинулась с места.
Теперь настала моя очередь в этом поединке. Первый камешек упал метрах в трех от куста. Второй зацепил лишь качнувшуюся слева его ветку. Последовавшие попытки были тоже неудачными. В кармане оставался последний «заряд». И вот, прижмурив левый глаз, я растянул резину. Дальше произошло то, о чем, пожалуй, не забуду до конца своей жизни. У куста раздался жалобный, до боли знакомый писк. Молнией метнулись мы на этот зов. Перед нами лежал маленький, с нежными перышками, пробивающимися из-под желтого пушка на крылышках, цыпленочек. Тот самый красивый, о котором спорили еще вчера: петушок он или курочка Миша взял несчастного. На его головке мы увидели пятнышко крови.
-Эх ты, мазила, мама убьет нас!  - сказал Миша и убежал. А я продолжал стоять над цыпленочком, которого Миша бережно положил на землю. Вот он чуть шевельнулся, открыл клювик и стал жадно дышать. Мне показалось, что малыш хочет пить. Я бросился к сеням, набрал из ведерка в ладошку водички и вмиг вернулся обратно. Однако усилия мои были напрасными. Бедняжка резко дернулся, вытянул тоненькие, как соломенки, ножки и затих. Я стоял над погибшим, склонив голову. Сердце сжималось от боли. Из глаз потекли слезы. Первые капельки упали на босую ногу, потом на головку цыпленка. Мне было стыдно и грустно. И все-таки хватило духу вырыть ямочку под кустом, набросать туда листочков смородины. Бережно положил я умершего в это гнездышко, прикрыл его сухой травкой и присыпал землей. Теперь я уже не плакал, а рыдал. А в душе отчаянно ругал не только себя, но и всех ребят, которые носят рогатки. Даже воробьи, порхающие у окна, показались в ту минуту такими забавными.
И тут почему-то вспомнился мне муравейник, который ковырял я палкой на прошлой неделе. Мать подошла ко мне, вырвала палку из руки и так отчитала меня, что показалось бы любому немало. Крепко запомнились мне ее слова:  «Все живое и должно жить. Оно нам Богом послано». Об этом я думал, ломая рогатку.
- Проклятая! – вскрикнул я и выбросил изуродованное детское оружие за изгородь. Больше никогда не держал я его в руках.