Сентябрь уже догорал. Солнышко стало светить реже, вода в Лобжанке почему-то потемнела, похолоднела: возьмешь в рот - зубы сводит.
Свои осенние приметы появились на полях. Земля осталась невспаханной, там-сям до сих пор желтеют целые клинки нескошенной ржи, побитой дождями. Какой бы урожай снял в этом году колхоз! А теперь солидная его часть пошла на корм полевых мышей да различных птиц. И все же, многие жители деревни умудрились запастись хлебом на зиму. Скашивали на полях пшеничку, рожь, ячмень и овес. Не пропадать же добру.
Однако это был хитрый трюк гитлеровцев и их приспешников - старост да полицаев. Уже в конце августа, когда вручную были обмолочены стожки снопов и зерно высушено, в деревню нагрянули немцы. Более двадцати подвод разъехались по дворам Реута, разместившимся с двух сторон центральной улицы, которая даже не имела названия. Поводырями и «наводчиками» у гитлеровцев были полицаи.
К нашему дому подъехал Ермила с двумя немцами.
- Наташка!  - ввалившись с сени, заорал он.  - Неси ключи от кладовой... Мы тут прикинули - сколько хлеба с тебя…
- Кладовая открыта,  - ответила мать и попыталась сказать еще что-то, но, увидев рожи солдат, принявших бычью стойку, промолчала.
С Мишей сидели мы на печи и скрытно наблюдали за пришельцами из-за дымохода.
- А сколько зерна они у нас заберут? - спросил я у брата, когда двое гитлеровцев с автоматами на груди вышли в сени вслед за Ермилой.
- Не знаю... Молчи! Иначе тот, что похож на верблюда, услышит и пальнет, - припугнул меня Миша. И я всерьез испугался.
В сенях слышался шум, а перед глазами стоял этот сухощавый с длинной шеей немец.
Вскоре на кухню опять зашел Ермила вместе с матерью.
- Наташка! - заорал он. - Показывай, куда заховали? Не хапае двух мяшков. - Фашистский холуй держал в руке листок бумаги, на котором корявым почерком составлен список жителей села. Против каждой фамилии были проставлены цифры. Мама быстро нашла нашу фамилию и ужаснулась, увидев против нее отметку – 2 ц.
- Чем я буду детей кормить? - запричитала мама. - Нет у нас больше ни грамма. Я же одна с детьми. Бацька наш, сам знаешь, хворый.
- Гаворыш, няма... Плоха працувала. Ладна. Пойду. У мяне ж план... Ермила так кашлянул, что задрожали стекла окон, - и вышел из комнаты. Подвода, в которую немцы вместе с полицаем загрузли три мешка зерна, отъехала от нашего дома.
Вместе с мамой мы вышли в сени. Рассыпанное на полу зерно, разбитые глиняный кувшин и миска, слетевшие с полки, окурки еще непогасших папирос - эти и другие следы оставили грабители.
- Увезли все, даже с бочечки выгребли, сволочи! - не выдержала мама.
Мне вспомнилось, как летом, когда наступило жниво, рано-рано утром уходила мать в поле. А уже к девяти, уставшая, возвращалась домой, чтобы присмотреть за детьми и хозяйством. Она жала серпом, как и другие, колхозную пшеницу и рожь в надежде на то, что зимой будет свой хлеб. Мы помогали ей: сносили снопики в кучу, сушили их на солнышке, а потом все вместе оббивали их цепами (короткие тяжелые палки, к которым привязаны веревки) на разостланном брезенте. Зерно собирали в кучу, проветривали и ссыпали в мешки.
Я смотрел на маму, ее загрубевшие мозолистые руки. И мне стало так обидно. Хотя был я малышом, но понимал, что немцы и полицаи жестоко обманули нас. Вроде бы разрешили собирать урожай. Люди как бы поверили. Но были обворованы. Они вывезли из Реута не только то зерно, которое было добыто в труднейших условия на колхозных полях, но и собранное на приусадебных участках.
К обеду варварская операция немцев завершилась, Скорбными глазами провожали жители села целый поезд упряжек, везущих награбленное в сторону станции, находящейся в каком-то километре. Люди молчали, сердца их были наполнены гневом.
Лишь позже узнал я, что не все зерно вывезли германские «заготовители» фашистской армии. Некоторые односельчане, зная норов врага, успели закопать в садочках и других укромных местах по нескольку деревянных ящиков и бочек пшенички да жита. И пользовались ими всю холодную зимушку.
Да и захватчики не сумели увезти в Германию награбленное. Через три года, когда немцев вышибли из родной Белоруссии, вместе с мамой мы часто ходили пешком в районный центр. И всякий раз видели неподалеку от станции разбитые, заросшие бурьяном и поржавевшие вагоны, лежавшие с двух сторон колеи.
- Что в этих вагонах везли? - однажды спросил я у мамы.
- Добро народное! - ответила мама.- В том числе и зерно, которое забрали немцы у нас. Но партизаны были начеку: подорвали эшелон, сожгли его. Остатки уцелевшего зерна городские жители, да и нашего села пособирали с землей. Просеивали его, очищали и хлеб пекли. Надо же было как-то выживать.